«Эгоист generation», ноябрь 2007, рубрика «Испытание чувств»
Рождение романтизма
Пик романтической любви — всепоглощающая, пожирающая страсть — это ад, в который провалилась Элоиза и откуда она писала Абеляру безумные письма. «Взгляните, умоляю вас, на несчастное положение, в которое Вы повергли меня; оно было бы совсем безнадежно печальным и плачевным, если бы не исходило от Вас…»
Абеляр отвечал бедной Элоизе, что, находясь десять лет в разлуке с нею, он обрел понимание истинной любви, любви, которую человек может испытывать только к Богу, но не к человеку. Что отношение его к ней — самое теплое и самое нежное — это отношение к сестре. Абеляр писал, что Элоиза, если она является его сестрой по духу, должна обрести то же самое чувство, однако Элоиза не хотела быть сестрой Абеляра, она продолжала любить Абеляра страстно, повторяя ему, что любит его более, чем Бога. Такое сравнение угнетало Абеляра и повергало его в тоску. В конце концов он перестал отвечать влюбленной Элоизе. С точки зрения пошляка-романтика Элоиза любила Абеляра по-настоящему, а Абеляр предал ее. С точки зрения полшляка-циника Абеляр отказался от Элоизы, поскольку был изуродован наемниками и потерял способность к сексуальным отношениям. Сам Абеляр называл свое уродство «великой божьей милостью», однако пошляк-психолог отнес бы это к «защитным механизмам». Испытывая могучую тягу вынырнуть из капсулы давящего эгоцентризма, романтики считают его альтернативой, расцвечивающей жизнь красками, чем-то исключительно альтруистичным и даже духовным — половую любовь. Они возмущаются рассказами мистиков о наслаждении от любви к Богу. Мистическая любовь в их понимании — бред воспаленного воображения, результат религиозного фанатизма. Их ограниченному пошлостью сознанию недоступна мысль о том, как возможно испытывать искреннюю любовь к чему-то бесплотному. Приземленные люди испытывают тягу только к плотскому. Однако любовь устроена так, что, нарастая, заставляет служить избраннику со всей силой, на которую способна душа. И вот уже вместо того, чтобы служить Духу, страстные влюбленные служат телам своих возлюбленных. Слагают им гимны, приносят им жертвы, обожествляют их.
Любовь обладает властью на земле, и именно за эту власть люди и любят любовь. По эволюционному замыслу любовь — посвящение себя чему-то большему, то есть служение. Это позволяет мозгу иметь сверхзадачу, необходимую для тонуса верхних отделов. Правильное с точки зрения психофизики поведение вознаграждается удовольствием. В кровь поступают вещества наркотического свойства. Ощущения обостряются, эмоции усиливаются, дух захватывает от полноты жизни. Эгоцентрическое состояние человека апатично и наполнено тревогой. Человеческий мозг устроен таким образом, что лимбическая система получает стимулы для выработки «гормонов удовольствия» только когда человек испытывает сильный интерес к чему-то и чем сильнее его захватывает это стремление, тем удовольствие сильней. Превосходная степень интереса называется любовью. Ни один наркотик не сравнится со страстной любовью по силе эйфории и… ломки. В зависимости от дозы любовь может быть сильнее самого мощного вещества. Боль от потери любимого человека превосходит страдания наркомана. Жажду получить любовь возлюбленного невозможно сравнить с тягой к самому сильному наркотику. Слишком большими резервами обладает мозг по выработке эндогенного «гормона удовольствия», чтобы химия могла соперничать с нейрохимией. Феномен любви во многом понятен современной науке, однако атеистическая наука упускает из вида главное о любви: страстная любовь к человеку — имитация служения Богу, поэтому любовная эйфория — лишь имитация счастья. Картонный рай, тлеющий в аду.
Романтическая любовь зародилась в Средневековье. В Песнь Песней романтизма нет, как бы ни хотелось романтикам доказать, что он существовал всегда. И в египетских, и в индийских, и в китайских и в других древних текстах есть эротика, но нет романтизма, есть удовольствие от секса, но нет служения ему. Губы возлюбленных сравниваются с лепестками роз в каплях росы, груди с холмами над рекой, и все любовные эпитеты, которыми древние поэты наделяли объекты своего эротического влечения, отражают красоту природы, которую создал Творец. В Песне Песней эротическое влечение ставится в один ряд с физической жаждой и голодом: «подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви». Люди любят и яблоки, и вино, однако кто решит служить им? До подобного могли додуматься только куртуазные рыцари, нуждавшиеся в объекте культа для укрепления воинского духа, но не способные обожествить феодала как самураи своего господина. Когда феодальные междоусобицы расшатали религиозное сознание и снизили влияние церкви, провансальские вассалы, смешавшие впечатления от византийского культа Девы Марии и аравийских песен о знойных красавицах за стенами богатых гаремов, по которым изнывали бедные мусульманские юноши, создали культ, в равной степени атеистический и аскетический. Атеистический аскетизм — вещь нездоровая, потому и породившая причудливую манию. Место Святой Девы в новом культе заняла Прекрасная Дама, сначала почти эфемерная, асексуальная, а потом все больше обрастающая плотью и кровью, чувственностью и эротикой. К чему это привело через несколько веков?
Мучения современного романтика, взращенного на атеистической любви, осознающего тупиковость этой любви, но все равно отдающегося ей со всей силой своей души, описал Марсель Пруст. «Женщины, которых я любил наиболее самозабвенно, никогда не соответствовали моей любви. Моя любовь была искренней, и я подчинял все стремлению видеть их, отвоевать их только для себя; я готов был рыдать в полный голос, если проводил вечер в напрасном ожидании. Но это происходило, скорее, потому, что они обладали способностью раздувать мою любовь, доводить меня почти до припадка. Сами по себе они никак не воплощали мой идеал. Когда я смотрел на них, когда я слышал их голоса, я не мог отыскать в них ничего, что напоминало бы мою любовь или же гармонировало с ней. И тем не менее единственная моя радость состояла в свиданиях с ними и я тревожился, ожидая их прихода. Как будто бы существовало некоторое абсолютное достоинство, внешнее для них, но искусственно навязанное им природой, и это достоинство, эта наэлектризованная сила обостряла мою любовь, заставляла меня поступать определенным образом и причиняла мне страдания». Пруст называл любовь «взаимной пыткой». А Дени де Ружемон писал о западном романтизме так: «Любить саму любовь больше, чем предмет любви, любить страсть ради страсти, подвергаться мучениям и искать мучений… Страсть, тоска по гибельному огню и торжеству самоуничтожения — вот тайна, которую Европа всегда тщательно скрывала».
Де Ружемон видел причину болезненного поведения людей, ищущих разрушительной страсти, в стремлении к смерти. К той же мысли в какой-то момент приходил Фрейд со своей теорией о Танатосе, но благополучно от нее отказался. Люди не ищут смерти в любви, и конченный наркоман хочет от наркотика не погибели, а счастья. Смертельные страдания тех и других — следствие того, что в том и другом случае они употребляют суррогат. Наркоман пытается заменить нейрохимию химией, романтик пытается заменить метафизику физикой. Сто лет назад нашлись философы, обвиняющие христианство в том, что оно лишило людей здоровой чувственности и вместо радости от секса, которой пронизана древняя эротическая культура, привнесло в мир невротические страдания. Сто лет прошло, и сексуальность давным давно не просто пропущена в свет, но ей выделен главный зал на празднике жизни и постелена ковровая дорожка. По бокам ковровой дорожки оркестры играют приветственный туш, обнаженные девицы в кокошниках встречают гостей с хлебом-солью, а вокруг танцует толпа нарядных гомосексуалистов, помахивая лозунгами о свободе любых сексуальных изысков. Сексуальность больше не подавляется. Где же простая и здоровая чувственность? Почему эротическая литература приобретает все больше болезненных черт, а фильмы о сексуальной страсти все больше похожи на психологические триллеры?
Сражаясь с религией за романтизм (культ сексуальной любви) сотню лет, люди так и не поняли, что все это время следовало сражаться с романтизмом за религию, чтобы привести в порядок свой верх и свой низ. Атеистический романтизм перевернул человека с ног на голову. Сфера сексуальных удовольствий, из которой древний человек черпал животную энергию, как из питья и пищи, оказалась в самом верху, на небосводе сознания, в сфере идеального, как это называл Платон, принадлежащей высоким абстракциям. Поэтому сексуальной страсти молятся и служат, ей посвящают лучшие порывы души. Надо ли удивляться, что эти порывы так похожи на беснование? Здоровая чувственность вернется не раньше, чем атеизм потеснится, и место на троне сознания займет объект, служение которому приведет человеческий разум и тело в гармонию.
© Марина Комиссарова
© 2009—2023 Марина Комиссарова